фото: Новая газетаВ Петрозаводске завершился второй процесс над исследователем сталинских репрессий Юрием Дмитриевым, пишет Новая газета. В апреле 2018 года суд уже оправдывал его по делу об изготовлении порнографии с участием малолетней приемной дочери и развратных действиях в отношении нее. Но через два месяца Верховный суд Карелии отменил это решение, а вскоре Дмитриева вновь арестовали и предъявили еще одно обвинение — в насильственных действиях сексуального характера над той же девочкой. Обстоятельства ареста (историк нарушил подписку о невыезде) и более тяжкая статья могли отпугнуть многих, кто сочувствовал Дмитриеву ранее. Журналист издания Никита Гирин рассказывает, как готовился второй процесс Дмитриева, в чем именно обвиняют историка и как он сам это объясняет.Как все начиналосьВ девяностых и нулевых Дмитриев в одиночку и с коллегами нашел места массовых расстрелов времен Большого террора: Сандармох (больше 7 тысяч человек), Красный бор (1193 расстрелянных), кладбище у 8-го шлюза Беломорканала (точное число захороненных неизвестно, площадь — около 10 гектаров), могилы казненных на Соловках и другие. Везде он открыл мемориалы памяти. Добился, чтобы 5 августа — день начала Большого террора — стало в республике официальной траурной датой.В 2008 году Дмитриев, у которого уже были двое взрослых детей, и его жена Людмила оформили опеку над трехлетней девочкой. Дмитриев — сам бывший детдомовец. День, когда он попал в семью, историк называет лучшим в своей жизни.В 2012 году Юрий и Людмила развелись, и девочка осталась с отцом. Опека в своих актах все эти годы отчитывалась, что родителем созданы необходимые условия для воспитания, содержания и образования ребенка и что девочке в семье комфортно. «Ребенка можно чему-то учить только через любовь. Через наказания и нотации не получится», — говорил Дмитриев журналистке Анне Яровой в подробном интервью о воспитании дочери. Квартира Дмитриева всегда была полна гостей: журналистов, режиссеров, правозащитников — и они подтверждают уважительное и равное отношение опекуна к девочке.Последние десять лет историк работал над книгой о 126 тысячах спецпоселенцев, высланных в Карелию строить социализм.Дмитриев — человек прямой, в карман за словом не лез, резко высказывался и о чекистах, и о войне с Украиной. И, видимо, довысказывался.Июль 2016 года. Петрозаводский историк Юрий Килин предполагает, что в Сандармохе могут быть захоронены советские военнопленные — заключенные финских лагерей. Вскоре гипотезу публично поддерживает другой историк из Петрозаводска, Сергей Веригин. Он, как и Дмитриев, был тогда членом республиканской комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий; Веригин заседает в ней поныне.5 августа 2016 года. В Сандармох на День памяти впервые за 19 лет не приезжают республиканские чиновники.Сентябрь 2016 года. На заседании комиссии по восстановлению прав репрессированных Дмитриев представляет свою будущую книгу о спецпоселенцах.ИЗ ПОКАЗАНИЙ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА НА СУДЕ ПО ПЕРВОМУ ДЕЛУ«Встал вопрос о том, чтобы мне ехать в Сандармох. Мне сказали [на заседании], что туда мы больше ездить не будем, что там похоронены, оказывается, двадцать тысяч пленных красноармейцев. Просил назвать мне хоть одну фамилию красноармейца, сейчас хоть найти можно, где он погиб, пропал без вести, в какой части. Ни одной фамилии названо не было.Тогда предложил пригласить Юрия Килина на комиссию, чтобы он нам рассказал, с какого перепугу или из каких источников он получил такие сведения. У меня отец — фронтовик.Чтобы за 70 лет наше государство не вспомнило двадцать тысяч убитых бойцов — я в это не поверю. Начинаю [после этого] ощущать на себе какое-то усиленное внимание…»Роль Килина и Веригина в деле Дмитриева переоценивать не стоит. Попытка подменить историю Сандармоха ложится в логику давнишней борьбы с «расстрельными» мемориалами. Эта борьба, как заметила Анна Яровая в расследовании «Переписать Сандармох», началась еще в советские времена в смоленской Катыни. А сейчас, как обращает внимание филолог Николай Эппле, такая же возня, как в Сандармохе, происходит и вокруг мемориального комплекса «Медное» в Тверской области.Вероятно, государство уничтожило бы любого хранителя Сандармоха, который, как Дмитриев, стал бы сопротивляться этой тенденции. Но в том, что несправедливость совершилась именно в отношении Дмитриева и его дочери, историки Килин и Веригин, несомненно, поучаствовали.29 ноября 2016 года. К Дмитриеву домой приходит участковый полицейский Игорь Маркевич и просит на следующий день явиться в отдел.30 ноября Дмитриев пошел в полицию. На входе у него забрали документы и телефон, потому что в отделе «проходили какие-то учения».На суде Игорь Маркевич дал ложные показания, что вообще не приходил к Дмитриеву той осенью. «Новая газета» пыталась связаться с участковым, но Маркевич проигнорировал вопросы, отправленные ему в соцсети, и скрыл свой профиль.3 декабря 2018 года. В полицию приходит анонимное заявление: «Мне стало известно, что Юрий Дмитриев в своей квартире фотографирует свою приемную дочь в голом виде. Свое имя не сообщаю, опасаясь, что Юрий через своих знакомых может причинить мне вред».13 декабря 2018 года. Полицейские задерживают Дмитриева в квартире. Просят посмотреть компьютер.ИЗ ПОКАЗАНИЙ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА НА СУДЕ ПО ПЕРВОМУ ДЕЛУ«Буквально через 20-30 секунд возглас: «Товарищи понятые, подойдите»» Поворачиваю голову, а на экране как раз фотография [приемной дочери], один из контрольных снимков. Подлетаю к этому товарищу, спрашиваю, куда полез, что не для их глаз дело, а для медиков».Позже, на суде, «этот товарищ» — эксперт Дубкин — откровенно сболтнул, что он так быстро нашел фотографии, потому что коллега-оперативник, принимавший участие в осмотре компьютера Дмитриева, подсказал ему, где их искать. Кажется, это прямо указывает, кто провел «операцию» по выманиванию Дмитриева и его подруги из квартиры 30 ноября, чтобы получить материал для «анонимного» заявления.Дмитриеву инкриминировали девять фотографий обнаженной приемной дочери в возрасте трех, пяти и шести лет. Эти снимки были найдены в его компьютере среди двух сотен других протокольных фотографий дочери без одежды: спереди, сзади и с боков. К ним у следствия претензий нет. Зачем Дмитриев их делал? Историку объяснение кажется элементарным. Во-первых — чтобы отслеживать физическое развитие детдомовского ребенка с букетом заболеваний. А во-вторых — чтобы опека не отобрала девочку по надуманному поводу или не вымогала деньги, угрожая отобрать. Он знал: бывали случаи. И таким образом решил защищаться от «опекунского произвола».ИЗ ОБЪЯСНЕНИЯ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА ОТ 13 ДЕКАБРЯ 2016 ГОДА«На каком-то из сайтов или тренингов, которые я проходил, я прочитал, что нужно иметь фотографии, которые позволяли бы проследить за физическим развитием ребенка. По этим фотографиям можно доказать отсутствие или наличие телесных повреждений».Девять «криминальных» фотографий к этому «дневнику здоровья» не относятся. На них девочка сидит в кресле или лежит на диване таким образом, что видна ее промежность.Юрий Дмитриев, привыкший много фотографировать в экспедициях, объяснял появление этих снимков следующим образом.Четыре карточки были сняты, когда семья вернулась после отдыха на юге: девочка (ей тогда было три года) попросила сфотографировать загар.»Пока Людмила набирала ей ванну, [дочь] прибежала ко мне, а я тоже сижу, устал, сбрасываю с фотоаппарата наши морские фотографии. [Дочь] плюхнулась в кресло и давай спрашивать: «Пап, я загорелая?» И просит снять ее, какая она загорелая. А мне жалко, что ли, — как раз флешка освобождена, щелкнул три или четыре раза», — говорил Дмитриев судье Марине Носовой.Еще четыре фотографии Дмитриев сделал, когда уже четырехлетняя девочка сообщила ему о боли в паху.»[Дочь] мылась, я сидел и работал. Вдруг раздается крик. Я прибегаю туда, спрашиваю, что болит, ударилась ли она, стукнулась? Отвечает, что не ударилась, не стукнулась, но болит. Перетащил в комнату. Аппендикс потрогал, не болит. Ногу вытянула, разогнула, не болит. Молчит, ревет, плачет. Естественно, я сам в шоке. Как раз жены дома не было. Что мне делать? Девять часов вечера уже. Вызывать врача? С чем тогда? Острой боли в животе нет, каких-то выделений, которые вызывали опасения, — тоже. Принял решение не торопить события. А для того, чтобы мне на следующий день врачи не сказали, что я что-то проморгал, я снял четыре таких снимка. Утром, когда в садик идти, [дочь] нам признается, что она в ванне поскользнулась, ноги у нее разъехались…» — пояснил историк.При похожих обстоятельствах он сделал и последнюю «криминальную» фотографию: во время новогодних каникул дочь каталась на пони и после этого снова почувствовала дискомфорт в паху. Дмитриев снова «щелкнул» девочку — но когда она уснула, чтобы не смущать, потому что ей уже было шесть лет.Известный московский педиатр Федор Катасонов подтвердил в суде, что родители давно такое практикуют, хотя официально в России закон о телемедицине — так это называется — вступил в силу только в 2018 году.»Эти фотографии — это мой «страховой полис» о том, что ребенок не побит, никаких ссадин, ушибов. У меня три или четыре эпизода случалось за жизнь фотографировать [дочь] именно из-за того, что она жалуется на какие-то непонятные для меня боли именно внизу живота. Это же девочка, когда пацан — ясно, а с девчонкой все сложней, у них все внутри. Это все, что я могу сказать про данные изображения. Какую-то порнографию здесь увидеть может только человек, который не поменял ни одного подгузника».26 декабря 2017 года. Повторная экспертиза фотографий (причем проведенная в учреждении, которое предложила прокуратура) не находит в них ничего порнографического. Эксперты заявляют, что обвиняемый действительно использовал снимки для контроля за здоровьем ребенка. Через месяц Дмитриев выходит из СИЗО под подписку о невыезде.5 апреля 2018 года судья Петрозаводского городского суда Марина Носова оправдывает Юрия Дмитриева. И тут-то местные чиновники, которые полтора года помалкивали, вдруг обеспокоились судьбой его приемной дочери.»После оглашения приговора у меня осталось ощущение, что суд прислушался к стороне, которая кричала о своих нарушенных правах громче других. А голос ребенка — истинной жертвы всей этой истории — никто не услышал», — поделился уже вечером 5 апреля своим «экспертным» мнением спикер Петрозаводского горсовета Геннадий Боднарчук.Заявление Боднарчука было опубликовано не где-то в фейсбуке, а на сайте горсовета — между более традиционными для этого портала сообщениями об ускоренной программе замены лифтов и о годовщине присвоения Петрозаводску звания «Город воинской славы».За Боднарчуком поспешил высказаться уполномоченный по правам ребенка в Карелии Геннадий Сараев: «К сожалению, я не увидел позиции правозащитных организаций в отношении соблюдения прав ребенка на личную жизнь, незаконного посягательства на его честь и репутацию и представление позиции ребенка в судебном процессе», — посетовал омбудсмен.Оправдательному приговору «чисто по-человечески» удивилась и глава Петрозаводска Ирина Мирошник. «В силу особого отношения ко всем вопросам, которые связаны с детьми и с охраной детства», — пояснила чиновница.Что говорит потерпевшаяЗаявление о преступлении написала бабушка. На допросе она рассказала, как вскоре после оправдания Дмитриева прочла в газете «ТВР-Панорама», что историк хочет вернуть ребенка. Такой репортаж в газете «ТВР-Панорама» действительно был. Слов самого Дмитриева о девочке там нет, но есть авторский текст: «Как говорят близкие Дмитриева, точка в деле будет поставлена лишь тогда, когда к историку вернется приемная дочь».Бабушка дала прочесть статью внучке, и та якобы сказала: «Я хочу написать на Дмитриева заявление, если я все расскажу про него, то он сядет на 30 лет!».Важно: буквально за неделю до этого с приемной дочерью Дмитриева в очередной раз списывались ее подруги из Московской международной киношколы. Киношкольцы — давние друзья историка, это они подняли шум, когда его задержали, это они нашли адвоката и начали общественную кампанию в его поддержку. И именно через Дмитриева его приемная дочь крепко сдружилась со студентками киноколледжа. По словам одной из них, Саши Кононовой, девочка и в тот раз общалась горячо, приветливо. Но уже в начале апреля, сразу после оправдательного приговора, резко перестала выходить на связь.Со слов бабушки, внучка якобы призналась ей, что «Дмитриев трогал ее половые органы рукой» и что «такое было несколько раз».»Я спросила у [внучки], почему она не рассказывала ранее в ходе расследования уголовного дела в отношении Дмитриева. [Внучка] сказала: «Я же его любила, я же его защищала, я же не понимала, что он делал», — показала бабушка на предварительном следствии.Бабушка также сообщила, что внучка высказывала суицидальные мысли. Поэтому она «нашла в интернете рабочий номер телефона уполномоченного по правам ребенка [в Карелии] Сараева Г.А», «позвонила по этому номеру, и он взял трубку». (Телефон уполномоченного и правда легко находится в интернете, но это телефон его приемной. И там «Новой газете» сказали, что Геннадий Сараев никогда не берет трубку сам.)Уполномоченный направил к ребенку психолога Елену Руденкову, директрису республиканского Центра диагностики и консультирования (кстати, именно в нем Дмитриев проходил курс семейного попечения, готовясь к опекунству в 2007 году).18 апреля 2018 года состоялось «первичное консультирование». Во время беседы Руденкова не выявила у девочки истинных суицидальных помыслов. О чем еще она говорила с ребенком — выяснить не удалось, но судя по тому, как события развивались дальше, специалистка приезжала не напрасно.10 мая 2018 года Геннадий Сараев просит тогдашнего руководителя карельского Следственного комитета Юрия Бабойдо провести проверку и психолого-педагогическую экспертизу девочки.15 мая 2018 года заместитель Бабойдо Владимир Игнатенков обращается за помощью все к той же Елене Руденковой. Центр диагностики и консультирования не является экспертным учреждением, поэтому Руденкова соглашается провести только психологическое обследование. По просьбе СК его записывают на видео.Вот приблизительный, но характерный фрагмент разговора психолога с девочкой-подростком, поставленной перед беспощадным выбором во взрослой игре:— Как долго этопроисходило?
— Не помню.
— Скажи, он трогал тебя долго?
— Ну да.
— Долго трогал, да…Здесь нужно привести историю, рассказанную Юрием Дмитриевым на суде по первому делу. Как-то его бывшая жена Людмила поставила приемной дочери горчичники по старинке — через газету, чтобы не обжечь. А утром, по словам Дмитриева, Людмила закрутилась, не протерла девочке спину и так отправила в детский сад.ИЗ ПОКАЗАНИЙ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА НА СУДЕ ПО ПЕРВОМУ ДЕЛУ«Где-то около обеда поступает мне звонок из садика, и говорят, что нянечка ребенка готовила к дневному сну, увидела большие синяки на спине. Стали кричать: что мы делаем, что себе позволяем, зачем ребенка бьем. Я в машину быстрей, приезжаю, рассказываю, что вчера ребенок под душем мылся при мне, никаких синяков не было. <…> Мне уже начинают показывать кучу листочков, рапортов и докладных записок. <…> Бумага, когда воспитатель в присутствии заведующей или кого-то там еще, опрашивает ребенка:— Откуда у тебя синяки?
— У меня нет синяков.
— У тебя на спинке синяки есть?
— Да, есть.
— Кто тебя бил?
— Меня никто не бил.
— Тебя папа бил?
— Да, папа.
— Чем тебя папа бил?
— Ничем меня папа не бил.
— Тебя папа бил ремнем?
— Меня папа бил ремнем.Понимаете, ребенку четыре с половиной года. Она не знает, что такое ремень. Представьте: такая существенная бумажка, в которой ребенок признает, что мама или папа рубцевали его ремнем. У меня волосы встали во всех местах одновременно. И я знаю, к чему это может все привести. Заберут ребенка, ничего не сможешь доказать.Я сказал, чтобы они нам написали направление на экспертизу, куда и как хотят. <…> Врач сказал, что сейчас проверит. Берет ватку со спиртом, проводит по «синяку» — нет «синяка». Написал нам бумажку, что это типографская краска. Страху я тогда натерпелся…»Тот случай еще сильнее убедил историка в необходимости фотографировать приемную дочь, чтобы фиксировать ее состояние: «Если кто-либо вновь заявит, что, к примеру, полгода тому назад я избивал ребенка и он был в синяках, как мне без фотографий доказать, что вот он ребенок: чистая кожа, доволен собой…» — рассуждал он на суде по первому делу.30 мая 2018 года заместитель главы СК Игнатенков переправляет материалы заместителю руководителя отдела процессуального контроля Геннадию Веригину (сыну того самого историка Веригина — одного из авторов гипотезы, что в Сандармохе захоронены советские военнопленные). Тот, в свою очередь, направляет материалы руководителю городского управления СК Дмитрию Комиссарову, а Комиссаров — следователю Максиму Завацкому с требованием опросить бабушку и внучку.6 июня 2018 года Завацкий опрашивает бабушку (в этот день она и подает заявление о преступлении) и берет объяснение у ребенка. В разговоре также участвует психолог Руденкова. Объяснение снова записывают на видео.По текстам этих бесед заметно, что поведение и слова девочки (как и действия любого ребенка из детского дома) продиктованы обстановкой и травмой, нанесенной задолго до того как она попала в семью Дмитриева — просто потому, что жизнь была неблагополучная.Вот так, например, ребенок описывает свои отношения и коммуникацию с Дмитриевым следователю и психологу в присутствии бабушки:— Он интересовался твоей учебой?
— Нет.
— А ты знаешь, чем он занимался?
— Он писал какую-то книгу там про захоронение.
— Вы с ним часто общались?
— Нет.
— Ты когда приходила со школы, ты с ним разговаривала по учебе?
— Нет.А вот что девочка говорит через месяц врачам-экспертам, пока бабушка ждет за дверью: «Нравилось вместе проводить время, вспоминает, как ее брали в экспедиции, походы, посещала города России. Дмитриева Ю.А. описывает скудным на эмоции, сдержанным («никогда первым не обнимет»), строгим, эрудированным («много интересного рассказывал»)».Также интересна метаморфоза, произошедшая с показаниями ребенка между объяснением следователю и официальным допросом.В отличие от объяснения допрос не записывают на видео (якобы по ходатайству бабушки). И речь девочки заметно меняется. Если во время объяснения следователю она не может точно вспомнить ни когда приемный отец впервые коснулся ее промежности, ни количество таких эпизодов («не меньше двух, наверное»), ни их продолжительность («это было быстро»), ни свои чувства, ни реакцию Дмитриева, то во время официального допроса многочисленные «не помню» и «не знаю» становятся полноценными предложениями с деепричастными оборотами.«Несколько раз» превращаются во «много раз». «Быстро» — в «не меньше минуты, не больше пяти минут».В объяснении на вопрос, почему она решила сейчас обо всем этом рассказать, девочка отвечает: «Я не знаю». Через месяц, на допросе, ребенок уже говорит, что хочет дать показания против бывшего опекуна, потому что ненавидит его.При этом врачи республиканского ПНД, как и два года назад, не выявляют у девочки какие-либо расстройства психики, депрессивные или невротические переживания. То есть ребенок не пострадал от приписываемых Дмитриеву действий. Зато эксперты указывают, что девочка нерешительна и склонна к конформизму.Дмитриева также обследуют (уже в третий раз) — в петербургской психиатрической больнице № 6 — и снова не находят признаков нарушения психосексуального развития и расстройства сексуальных предпочтений, в том числе педофилии.
Источник: